Дмитрий Каварга. Интервью на самом дне
Даже те ценители современного искусства, кто не следит за творчеством художника Дмитрия Каварги, так или иначе должны были слышать о нескольких его проектах последних лет, выделяющихся из общего потока выставок как оригинальной концептуальной составляющей, так и не менее оригинальным масштабным воплощением. Речь, прежде всего, о выставлявшемся в 2010 году в Гридчинхолле «Волосе Кулика» (основное название «Топография творческого эволюционирования») и о маркировавшей не случившийся календарный апокалипсис майя выставке «Конец света», показанной в галерее pop/off/art в декабре 2012 года. О знаковости обоих проектов для отечественного современного искусства говорит их номинирование в разные годы на Премию Кандинского. Но сама премия пока не идет в руки к Каварге, уворачиваясь, словно скользкая рыбина. Судя по результатам, жюри, состоящее из российских и международных экспертов, предпочитает консервативный подход в оценке, отдавая предпочтение не столько оригинальным концептуальным решениям, сколько авторам, активно работающим с западной традицией современного искусства, перерабатывающим идеи и смыслы.
Тем не менее, самобытность творчества художника просто не позволяет оставить его работы без внимания ни экспертам, ни критикам, ни простым зрителям. А потому итогом премии-2013 для Каварги стала выставка «На самом дне чёрные окуни» в бывшем кинотеатре «Ударник», который стараниями идеолога Премии Кандинского Шалвы Бреуса в последние годы находится в процессе трансформации в музей современного искусства. Выставка расположилась на «дне» «Ударника», в цокольном этаже. И хотя экспозиция состоит главным образом из известных произведений последних лет и включает в себя только одну новую (зато весьма масштабную) одноимённую работу, она неожиданным образом переродилась в оригинальный самостоятельный проект, позволяющий понять специфику творческого подхода Каварги едва ли не лучше и глубже, чем все его предыдущие проекты.
Be In Art погрузился на самое дно «Ударника», чтобы поговорить с Дмитрием об отечественных арт-премиях, арт-критиках, окунях подсознания и мертвых лягушках.
Фото Дмитрия Каварги
Что ты думаешь об отечественных арт-премиях?
Каждый раз перед участием я напряжённо думаю, стоит ли это делать... В них очень много субъективности, ангажированности, случайности, механизм отбора часто не поддаётся логике и похож на игру в рулетку, впрочем, как в любом подобном событии. Да их всего-то три штуки кажется или, может, четыре: Кандинский, Инновация (в которую я робею подаваться) и Курёхина. В любом случае, хорошо что они вообще есть, это бодрит.
И тем не менее, ты уже заслуженный, прямо как Леонид Ильич, двукратный номинант Премии Кандинского.
И, видимо, уже заслужил право весомо и развесисто высказаться, выдерживая длинные паузы меж словами и откашливаясь! На самом деле, будь я хоть лауреатом, это мало что меняет.
Так вот — Премия Кандинского. Главная, можно сказать, арт-премия страны. Но что скрывается в данном случае за понятием «страна»? Потому что у меня, например, складывается ощущение, что эта премия больше важна для самого арт-сообщества, чем для людей, которые смотрят на все это дело со стороны. Потому что для них, для тех, кто слышал какие-то фамилии, ходил на какие-то выставки, подобная маркировка мало что говорит, поскольку в любом случае нужна достаточная широта кругозора, нужно быть достаточно эрудированным. Так что это в большей степени маркировка самим сообществом тех личностей, тех художников, которых оно считает наиболее ценными, перспективными, талантливыми. Нет такого ощущения?
Так оно и есть. В каждой области выстроена система условных взлётов и падений, устроены свои премии, при том, что области эти вполне обособлены. Например, мы, художники, совершенно не в курсе того, что творится у музыкантов. А ведь у них, не поверишь, свои конкурсы и, вообще, своя жизнь, которая как бы и не существует без наблюдателя... Всё как в квантовой физике. Так что к премиям нужно относиться как к необходимому для функционирования арт-сообщества органу, типа печени, например, или предстательной железы. Но не более того.
Здесь хотелось бы еще вспомнить крупные международные события, которые, являясь премиями или нет, так или иначе выбирают лучшие проекты, раздают какие-то награды. Одним словом, маркируют. Например, Венецианская биеннале. Это такой знак качества, показатель крутости. А у наших премий есть шанс как-то повысить авторитет в этом контексте? И тут прослеживается параллель с нашим арт-сообществом, которое вроде и есть, и функционирует, и известно благодаря ряду личностей на Западе довольно неплохо, но в то же время… Ты опять же в цюрихской The Barbarian Art Gallery регулярно выставляешься…
Ну касаемо меня, это так, погрешности и случайности с элементами везения, одним словом, фотошоп. Барбариан арт много где меня повыставляла, но судя по всему, устала и вошла в состояние летаргического сна с нитевидным пульсом... В этом нет понятной закономерности, не налажена система трансферов отсюда на Запад и обратно. И вообще, наша арт-среда, по-моему, находится в закулисье мировой арт-сцены, выглядывая из-под портьеры робким затуманенным взглядом снизу вверх... Да и сама страна то сейчас по сути относится скорее к третьему миру, такая, олигархо-бандито-колониальная территория, на которой есть еще на удивление и какое-то современное и не очень искусство.
Поэтому премии, о которых ты меня зачем-то спрашиваешь, пока что явление сугубо локальное. С другой стороны, многое в наших руках и дёргаться стоит. Взять ту же Арс Электронику — за тридцать с лишним лет её существования наших художников, отмеченных ею, сосчитать можно по пальцам одной руки, но как только в жюри премии проникли соотечественники, стали просачиваться и художники. Этой осенью, во многом благодаря усилиям Ольги Шишко, наша инсталляция «Долой борцов с системой и психических неадаптантов!» была удостоена почётного упоминания в секции интерактивное искусство. А годом раньше в состав жюри вошла Ксения Фёдорова и группа «Куда бегут собаки» была также отмечена. То есть, мало сделать хорошую работу, за неё ещё необходимо бороться. И ни для кого не секрет, что так устроены любые международные премии. Кстати, эту работу я параллельно подавал и на Кандинского, и, несмотря на несопоставимо меньшую с Арс Электроникой конкуренцию, она не вошла даже в лонг-лист. Впрочем, это отдельная и довольно кривая тема...
На мой взгляд, при обилии у нас проектов и художников, так или иначе перерабатывающих идеи и смыслы западного искусства, чего-то подобного твоему творчеству ни в России, ни на Западе сегодня нет. Однако схожие тенденции ощущаются и прослеживаются на Востоке. Быть может, речь идет даже о попытках копирования стиля, художественных приёмов?
Не думаю, что кто-то что-то пытается заимствовать. Я не настолько популярен, чтобы стать копируемым, да это ещё и вряд ли получится. Там столько всего понаверчено, что даже китайцев бы оторопь взяла. К тому же я не претендую на и не помышляю о какой-то пластической новизне, едва ли это вообще возможно. Самобытность — вот моя уютная гавань средь штормящего океана визуальной продукции.
И эта самобытность твоего творчества очень заметна. В отличие от многих коллег по ремеслу в твоем творчестве сложно найти отголоски какого-либо влияния извне. А если что-то подобное и есть, то видно, что эти отголоски пропущены через какую-то свою призму, что-то очень специфическое.
Неспешно варюсь в собственном рассоле, аки сельдь.
Но несмотря на то, что тебя номинируют на такие премии, как Премия Кандинского, твое творчество остаётся сложно постижимым для некоторых людей. Особенно удивительно, что такое непонимание с завидным упорством демонстрируют так называемые отечественные арт-критики, раз за разом выдающие в своих рецензиях что-то крайне странное.
Да, да, я даже начал составлять маленький сборник отзывов известных искусствоведов и критиков, эдакий потешный запазушный дневничок. Когда-нибудь он достаточно наполнится, чтобы быть опубликованным. К примеру, такое великолепное вдумчивое эссе вон о том интерактивном технологически сложном объекте из стекла, металла и полимеров «Остаточный мыслепоток №5»: «…Дмитрий Каварга протянул через зал странное бревно, покрытое, как обычно у него бывает, биоморфными наростами, но от бревна отходят датчики...».
Или вот другой отзыв, а скорее даже диагноз, как раз о «Конце света», что выставлен на Кандинском. «...Кто-то делает гладкое и округлое, а Каварга — длинное, змеевидное и лианоподобное, фактурное... не надо идти на поводу у автора и пытаться их объяснять: то, что Каварга делает именно длинное и змеевидное, а не, скажем, грибовидное или округлое, — исключительно вопрос личной симптоматики скульптора».
Кстати, грибовидное у меня тоже есть, и оно достаточно длинное!
Ну и чтобы закрыть тему — ещё один шедевр искусствоведческого осмысления довольно сложной как по пластике и технологии, так и по смысловой закрученности инсталляции:
«...Все приняло форму замысловатой, хмельной бельевой веревки, украшенной ажурными кубами и жужжащими маленькими фигурками (питающимися от электрических проводов, окрашенных в белый цвет)… все появлялось из мешка, напоминающего чем-то осьминога, чем-то деформированное сердце, а чем-то раздутую волынку... В большинстве случаев это напоминало вывернутые кишки с торчащими ножницами и антеннами. А некоторые были похожи на зубастые челюсти окаменевшего тираннозавра...».
В общем, им кристально ясно, что делаю я какую-то непонятную галиматью. И мне эта их ясность нравится, потому что пусть будет больше непрояснённости, раз всё равно ничего не прояснить. Как говорится, больше брёвен, верёвок и волынок! Больше ада!
Фото Дмитрия Каварги
Фото Дмитрия Каварги
Фото Дмитрия Каварги
Фото Дмитрия Каварги
И, конечно, не могу не спросить о выставке. Собственно, чтобы не уподобляться упомянутым критикам, не домысливать ничего и не додумывать, просто спрошу – что все это значит?
Называется вся эта вакханалия непонятного, это беспощадное в своей бессмысленности безобразие – «На самом дне черные окуни».
И, как и следовало ожидать, ни одного окуня на выставке не присутствует...
Прямо сейчас мы стоим с тобой на россыпях каменного угля посреди инсталляции «Конец света». Мы на дне обрушившегося мира и отсюда, снизу, рассматриваем структуры ещё не рухнувших остовов или кернов. Где-то там, на их вершинах одинокие фигурки, представшие во всей своей масштабной ничтожности перед разверзшейся чужеродной пустотой. Каждый керн, так или иначе, соткан из отдельной сюжетности. Например, в самом низу, среди биоморфной абстрактной материи и фигур людей, ещё угадываются черепа и кости животных, но ближе к середине остаются лишь люди, ползущие по стержню времени вперёд и вверх, к геометричным ячейкам и структурам. Доползая, они запутываются в нагромождении ими же созданных фантазмов и идей, словно в бесконечной синтетичной паутине. В толще соседнего керна видны горы индустриального мусора, каких-то обломков механизмов, патронов и конструкций. Человек венчает эту неустойчивую историю своей деятельности, неумолимо превращающуюся в конце концов в чёрные окаменелости. Или вот ещё один сюжет — здесь человек оказался стоящим поверх спин им же рождённых мёртвых монструозных роботов и человеков-пауков, преисполненных величавого абсурдизма и пластмассовой агрессии...
Есть так же и тема отчуждённости от чужеродной нам базальтовой телесности планеты и тема дарвиновской теории эволюции. Невозможно было не вплести представление о человеческом виде, как о едином организме, такой сетевидной грибницеобразной прослойке. И представление о видимом нами мире, как о тончайшей твёрдой насыщенности лишённой верха и низа... Одним словом, тут можно бродить довольно долго и затем подойти к тому пятиметровому чёрному параллелепипеду, например. Чтобы предпринять путешествие в его содержимое, необходимо совершать шаги на тренажёре, который приводит в движение микровидеокамеру. Сменяющие друг друга инсталляции выстраиваются в закольцованную непрерывность и внимание идущего постепенно вовлекается в разворачивающуюся событийность, напоминающую ему прохождение пути собственной жизни...
Продолжают тему возвращения римейки моих старых живописных работ. Это осколок проекта «Уроборос», процесс работы над которым я построил на «заглатывании» и перепроживании созданных когда-то образов. Всколыхнул, так сказать, пласты пренатальной памяти, проанализировал вычленённые артефакты. А с этой пятиметровой скульптурой «Мыслепоток», заключённой в стеклянную трубу, нужно вступить в психофизиологический диалог. Прибор в реальном времени считывает мозговую активность человека и сообщает эти зашифрованные импульсы скульптуре, которая воспроизводит полученную информацию множеством звуков. Человек заставляет себя думать о разном и слышит отзвуки своего мышления изнутри объекта искусства. Таким образом, территорией, на которой происходит диалог с произведением, становится сознание в самом что ни на есть буквальном смысле...
Ну и так далее. Можно бесконечно разжёвывать карту сюжетности каждой работы и экспозиции целиком, но единственной ценностью здесь является сам опыт общения с работами, а словесные описания его не заменяют, они даже излишни.
На мой взгляд, много объяснений и не требуется, ведь все устроено довольно логично и все можно понять на интуитивном уровне. Сначала ты попадаешь на выставку Соколова. Там такой классический подход к выстраиванию экспозиции, много света. А потом ты спускаешься сюда, в помещение, которое можно назвать подвалом, сравнить с дном отчасти. Здесь меньше света и вообще все по-другому. И пространство заполнено «окунями» подсознания Каварги. Получается мир верхний и мир нижний. И настраиваешься на нужное восприятие.
Дна, подземелья, подводности. Да, да, кто-то летает над гнёздами, а я вот ныряю под дно...
А уголь откуда взяли?
Уголь привезли из Ногинска. Мы взяли его в аренду ещё до календарного конца света и надеялись, что отдавать уже не придётся... Но раз, вопреки ожиданиям, конец пока не наступил, уголёк придётся вернуть.
В титульную работу очень здорово вписалась «шкура» лягушки. А она откуда?
Лягушка настоящая. Она всплыла весной в пруду Каваргахолла. Видимо, не достаточно глубоко спряталась, в итоге замерзла и не пережила зиму. Я её аккуратно выловил, засушил и использовал в работе. Тут вообще не мало умерших животных и их фрагментов пошло в ход. В один из кернов, к примеру, вмонтирована мышь, пережившая после смерти многосерийное приключение. Несколько лет назад на чердаке мастерской я обнаружил её высохшую мумию внутри старой пивной бутылки. Разумеется сразу же вклеил в какой-то рельеф, фрагменты которого в прошлом году пустил в тело скульптуры. И вот уже будучи в этой скульптуре, мышь подверглась хирургической операции по извлечению из черепной коробки несуществующего — прилетел воробей и в надежде полакомиться жиденьким нагло пробил ей голову. Дело было на моих глазах, и воробей был согнан, а мышь вместе с зияющей чёрной пустотой пробоиной бережно покрыта защитным полимером.
У меня на даче из-за специфики местности (дорога через глухой лес идет) подобная картина наблюдается в куда больших масштабах, к сожалению. Сонные лягушки весной выползают на дорогу отогреваться, где их давят машины. А через несколько дней остаются уже сухие шкурки только. Так что, если ещё есть потребность, то могу пакет таких артефактов тебе собрать.
Давай. Сейчас идёт в дело каждая фигня. Пластмассовые игрушки, лягушки, камни, все.
В рамках этой выставки объединены части проектов, которые уже выставлялись. Можно ли назвать «На самом дне черные окуни» ретроспективой?
Это скорее не ретроспектива, а пионерский слёт разных медиажанров в одном подвале. Здесь и тотальная инсталляция и роботизированная скульптура и живопись, и рельеф, и фото, и видео, и мультимедийная инсталляция, и объект с биологической обратной связью.
И последний вопрос, который я вообще в настоящее время часто задаю художникам, галеристам и т.д. Как ты считаешь, должно ли современное искусство быть объяснено зрителю? Вопрос тем актуальнее, что у тебя ко многим работам прилагаются сопроводительные тексты.
С одной стороны, сложно пробить гигантский информационный поток шлака в головах: там много картинок, много текста, много всякой фигни. И чтобы достучаться до человека, чтобы он сориентировался и хоть что-то понял – все средства хороши. В самом деле, взять того персонажа, что прибил свои тестикулы к брусчатке красной площади и Стеларка, вживившего в предплечье искусственно выращенное ухо. Вроде оба сделали со своими органами что-то нехорошее, однако меж их действиями зияет смысловая и стратегическая пропасть!
Впрочем, объяснения, как правило, не входят в задачу художника.
Лет двадцать назад с помощью красок и холстов я занимался созданием живописных визуальных образов, и любые словесные пояснения были излишни. Минимальная сюжетность концентрировала спектр зрительского восприятия, создавая необходимые условия для его настройки. А дальше сочетания цветовых пятен и линий делали своё дело — всё ощущалось и считывалось без слов. Но современное искусство очень разное, и для порождения новых смыслов и новых образов оно использует все возможные жанры и междисциплинарные комбинации. Порожденные в этом мультимедийном синтезе объекты и события гибридны по своей природе и ризоморфны. Поэтому без минимального понимания современных искусствопорождающих механизмов и практик зритель может остаться со слепым пятном величиною с горизонт, ощутив лишь обиду обманутого в лохотроне обывателя.
Что касается моих взаимодействий с текстами, то это как раз тема следующего проекта. Переусложнённые философские концепты и понятия я наделяю телесностью. Таким образом, концентрированные в них смыслы покидают свою текстовую оболочку, перерождаясь в роботизированные конструкции.
Фото Дмитрия Каварги
Выставка «На самом дне чёрные окуни» проходит в «Ударнике» до 27.02.2014